Она скользнула по скамье, подвигаясь к Квилу, и сунула ему руку под локоть.

— Ну, сэр, пока вы еще не дали обет молчания, не могли бы вы сообщить мне названия этих цветов?

Квил все так же молча смотрел на нее, неприступный как скала. Он никак не мог взять в толк, что происходит.

Боль в ноге не дала ему уснуть. Он вышел поразмяться и застал сад в утреннем тумане, с кустами, покрытыми росой, их ветки от влаги клонились к земле. Судороги перестали его донимать, и тогда он наконец присел и уснул, чтобы увидеть во сне… да, ее, Габби. Да простит ему Бог!

Квил не хотел признаваться себе, что его ум предательски навеял этот в высшей степени странный сон. И вдруг — вот она, как продолжение его сна, с ее шафранно-медными волосами, каскадом спадающими по спине. Эту копну не могла удержать даже лента, которой она связала волосы и которая теперь сползла вниз, запутавшись в рыжих кудрях,

— Габби, — хмуро заявил он назидательным тоном, тщетно пытаясь обуздать разгулявшееся воображение, — вы не должны появляться в саду в ночной одежде. И никогда, никогда не выходите из своей комнаты неодетой.

Она проигнорировала его слова и, вскочив на ноги, потянула его за собой.

— Квил, я думаю, у нас есть еще минут пять. Только пять минут… и я побегу обратно.

Ему оставалось только покориться. Он не смог бы ее переубедить, если ей что-то втемяшилось. И он это знал. А сейчас он и подавно не мог ей противостоять, когда ее губы, припухшие со сна, пылали так ярко, а глаза смотрели так… так зазывно. Ее кожа, покрасневшая на холоде, заставляла его кровь быстрее бежать по жилам. У него зудели пальцы сорвать с нее эту толстую ночную рубашку, чтобы… О Боже, как он хотел упасть перед ней на колени и зарыться лицом в ее кремовую плоть!

Квил опустил глаза на дорожку и, проглотив ругательство, поплелся за Габби.

— Вон те желтые продолговатые, похожие на пудинг, — показал он на невысокий кустарник с осыпающимися трубчатыми цветами, — золотой дождь. Те, что над летним домиком, — ломонос, а маленькие лилии — красавка…

— О, подождите, Квил, не так быстро! Я хочу понюхать те синие цветочки, ломонос, и поближе посмотреть на трубочки.

Квил сорвал ветку с золотистыми цветами. Когда он стряхнул ее, сияющие капли росы пролились на землю крошечным дождем.

— Вот, держите. — Он протянул ей ветку.

— Какая прелесть! — Габби, сияя от счастья, зарылась носом в цветы. Когда она подняла голову, ее нос был желтый от пыльцы и напоминал лютик.

Квил протянул руку и стер пыльцу большим пальцем. У Габби был маленький прямой носик — аристократический носик, говоривший о благородстве рода Дженингемов — во всяком случае, в данной антропологической частности.

— Как ваш отец познакомился с вашей матерью? — Квил не много знал о Ричарде Дженингеме, хотя этот человек все больше и больше возбуждал в нем любопытство. Габби, кажется, не сочла этот неожиданный вопрос невежливым.

— Мама эмигрировала из Франции. Отец женился на ней после двухнедельного знакомства. Их брак длился менее года. Мама умерла при моем рождении.

Квил чувствовал, как круглые солнечные пятна уже начинают греть спину. Габби, похоже, совершенно не волновало, что их могут застать здесь вдвоем. Он взял ее за руку и быстро повел к дому. И вдруг остановился.

— Вы должны войти одна.

— Квил! — В хрипловатом голосе Габби звучала досада. — Вы ведете себя невежливо. Я сказала, что моя мать умерла, и вы должны были по крайней мере выразить мне свое сочувствие.

Он посмотрел на нее с высоты своего роста, снова подавив внезапное желание ее поцеловать.

— Мне бы хотелось услышать о ваших родителях больше, — проговорил он, — но я беспокоюсь, что нас увидят слуги. Теперь они уже, возможно, встали.

— Ну и что? Неужели надо делать из этого трагедию? Мы же одна семья, в конце концов. — Габби дружелюбно улыбнулась, глядя на него невинными, как у ребенка, глазами.

— Габби, вы с Питером еще не женаты, — подчеркнул он, — Если нас застанут вместе в саду, несомненно, начнутся всякие домыслы. На вашей репутации будет несмываемое пятно.

— Кстати, я вспомнила… — нахмурилась она. — Я все собираюсь спросить, почему я выхожу замуж за Питера? Не подумайте, что я этого не хочу, — торопливо добавила она (видя ее лучезарную улыбку, Квил этого и не думал), — но я совершенно уверена, что папа собирался выдать меня замуж за вас. — Она смутилась. — Вернее, он думал, что Питер — это вы, и боюсь, что он рассчитывает однажды увидеть меня виконтессой. Но ведь этого не будет, Квил? Виконтессой станет ваша жена.

— Возможно, вы не станете виконтессой, но ваш сын, несомненно, получит титул виконта. Я никогда не женюсь.

— Но…

— Габби, — оборвал ее Квил, — теперь вы должны вернуться в свои комнаты. Идите! — И он подтолкнул ее к дому.

У Габби не было выбора. Поэтому она поднялась по ступенькам и вошла в холл, не переставая думать о словах Квила. Конечно, ему нужно жениться! Ее ничуточки не волнует, что она не станет виконтессой. Да и отец, когда узнает, страдать не будет. А Квилу очень сиротливо одному. Это видно по его унылому выражению лица. Он нуждается в ласке, в заботе, ему нужно, чтобы его веселили, пусть даже он смеется одними глазами.

У себя в комнате она разулась, засунула туфли под кровать, опустив пониже стеганое одеяло, забралась в постель и позвонила горничной.

О ветке из сада она забыла напрочь.

Через минуту появилась молоденькая служанка по имени Маргарет. Первое, что она сказала после реверанса, было:

— Какие очаровательные цветы, мисс!

— Да, — жизнерадостно подхватила Габби, — Разве не прелесть? Вы сказали, вас зовут Маргарет? Типично английское имя. Маргарет, у нас в Индии нет подобных цветов. Трубочки-пудинги. Звучит так по-английски, не правда ли?

Восхищенная дружелюбием Габби, горничная принялась наводить порядок и растапливать камин. Она даже не придала значения мокрым туфлям, а просто запихнула их под мышку, чтобы потом почистить. И уж совсем не думая о свежесорванных цветах, спокойно поставила их в хрустальную вазу возле кровати. Ни одна леди из благородных не была с ней настолько приветлива. И вообще молодая хозяйка вела себя так, будто они были подругами.

К завтраку Габби, одетая и причесанная — Маргарет уложила ее волосы аккуратными локонами, сжав их с боков обручем — вошла в гостиную, держа за руку Фебу. Когда она увидела, что ее жених уже в комнате, лицо ее просияло — а у Квила испортилось настроение.

— Доброе утро, Питер, — весело поздоровалась она. Затем повернулась к деверю: — Здравствуйте, Квил.

— Доброе утро, мисс Дженингем, мисс Феба, — весьма прохладно ответил Питер.

Утро было не самым любимым его временем. Но он посчитал нужным вытащить себя из постели в этот неурочный час, чтобы отвезти Габриэлу к модистке. Чего доброго, кто-нибудь из друзей увидит его будущую жену в этой ужасной одежде. Лучше застрелиться!

Он дождался, пока его невесте и девочке принесут завтрак.

— После того как вы закончите, я отвезу вас к мадам Карем, — объявил он.

— Замечательно! — обрадовалась Габби, щедро накладывая себе желе. — Более вкусных хлебцев я никогда не ела. Из чего это желе, Филипп?

Питер пришел в ужас, осознав, что она обращается к лакею. И слуга улыбался ей как равной!

— Это желе из черной смородины, мисс. — Филипп мгновенно уставился в стену, чувствуя на себе взбешенный взгляд Питера.

— М-м-м, — восхищенно протянула Габби. — Мне нравится. А тебе, Феба?

Девочка с сомнением посмотрела на желе.

— Моя няня никогда не позволяла мне намазывать на хлебцы что-нибудь сладкое, чтобы я не потолстела. А то я не смогу выйти замуж.

— Твоя няня — тиран! Попробуй это, дорогая. — Питер нахмурился. По его понятию, как раз Габби и следовало избегать сладостей. Возможно, дело было в ее платье, но она выглядела чуточку полнее, чем предписывала популярная в Лондоне французская мода. Однако обсуждение этой темы требовало более интимной обстановки.